Белолобый
Голодная волчиха встала, чтобы идти на
охоту. Её волчата, все трое, крепко спали,
сбившись в кучу, и грели друг друга. Она
облизала их и пошла.
Был уже весенний месяц март, но по ночам
деревья трещали от холода, как в декабре,
и едва высунешь язык, как его начинало
сильно щипать. Волчиха была слабого здоро-
вья, мнительная; она вздрагивала от малейше-
го шума и всё думала о том, как бы дома
без неё кто не обидел волчат. Запах челове-
ческих и лошадиных следов, пни, сложенные
дрова и тёмная унавоженная дорога пугали
её; ей казалось, будто за деревьями в по-
тёмках стоят люди и где-то за лесом воют
собаки.
Она была уже не молода, и чутьё у неё
ослабело, так что, случалось, лисий след она
принимала за собачий, а иногда даже, обма-
нутая чутьём, сбивалась с дороги, чего с нею
никогда не бывало в молодости. По слабо-
сти здоровья она уже не охотилась на телят
и крупных баранов, как прежде, и уже далеко
обходила лошадей с жеребятами, а питалась
одною падалью; свежее мясо ей приходилось
кушать очень редко, только весной, когда
она, набредя на зайчиху, отнимала у неё де-
тей или забиралась к мужикам в хлев, где
были ягнята.
В верстах четырёх от её логовища, у почто-
вой дороги, стояло зимовье. Тут жил сторож
Игнат, старик лет семидесяти, который всё
кашлял и разговаривал сам с собой; обыкно-
венно ночью он спал, а днём бродил по лесу
с ружьём-одностволкой и посвистывал на зай-
цев. Должно быть, раньше он служил в ме-
ханиках, потому что каждый раз, прежде чем
остановиться, кричал себе: «Стоп, машина!»
и прежде чем пойти дальше: «Полный ход!»
При нём находилась громадная чёрная собака
неизвестной породы, по имени Арапка. Ког-
да она забегала далеко вперёд, то он кри-
чал ей: «Задний ход!» Иногда он пел и при
этом сильно шатался и часто падал (волчиха
думала, что это от ветра) и кричал: «Сошёл
с рельсов!»
Волчиха помнила, что летом и осенью око-
ло зимовья паслись баран и две ярки, и ког-
да она не так давно пробегала мимо, то
ей послышалось, будто в хлеву они блеяли.
И теперь, подходя к зимовью, она сообража-
ла, что уже март и, судя по времени, в хле-
ву должны быть ягнята непременно. Её мучил
голод, она думала о том, с какою жадностью
она будет есть ягнёнка, и от таких мыслей
зубы у неё щёлкали и глаза светились в по-
тёмках, как два огонька.
Изба Игната, его сарай, хлев и колодец
были окружены высокими сугробами. Было
тихо. Арапка, должно быть, спала под сараем.
По сугробу волчиха взобралась на хлев
и стала разгребать лапами и мордой соло-
менную крышу. Солома была гнилая и рых-
лая, так что волчиха едва не провалилась;
на неё вдруг прямо в морду пахнуло тёплым
паром и запахом навоза и овечьего моло-
ка. Внизу, почувствовав холод, нежно забле-
ял ягнёнок. Прыгнув в дыру, волчиха упала
передними лапами и грудью на что-то мягкое
и тёплое, должно быть, на барана, и в это
время в хлеву что-то вдруг завизжало, зала-
яло и залилось тонким, подвывающим голо-
ском, овцы шарахнулись к стенке, и волчиха,
испугавшись, схватила, что первое попалось
в зубы, и бросилась вон…
Она бежала, напрягая силы, а в это время
Арапка, уже почуявшая волка, неистово выла,
кудахтали в зимовье потревоженные куры,
и Игнат, выйдя на крыльцо, кричал:
— Полный ход! Пошёл к свистку!
И свистел, как машина, и потом —
го-го-го-го!.. И весь этот шум повторяло лес-
ное эхо.
Когда мало-помалу всё это затихло, вол-
чиха успокоилась немного и стала замечать,
что её добыча, которую она держала в зу-
бах и волокла по снегу, была тяжелее и как
будто твёрже, чем обыкновенно бывают в эту
пору ягнята; и пахло как будто иначе, и слы-
шались какие-то странные звуки… Волчиха
остановилась и положила свою ношу на снег,
чтобы отдохнуть и начать есть, и вдруг от-
скочила с отвращением. Это был не ягнёнок,
а щенок, чёрный, с большой головой и на
высоких ногах, крупной породы, с таким же
белым пятном во весь лоб, как у Арапки.
Судя по манерам, это был невежа, простой
дворняжка. Он облизал свою помятую, ране-
ную спину и как ни в чём не бывало замахал
хвостом и залаял на волчиху. Она зарычала,
как собака, и побежала от него. Он за ней.
Она оглянулась и щёлкнула зубами; он оста-
новился в недоумении и, вероятно, решив, что
это она играет с ним, протянул морду по на-
правлению к зимовью и залился звонким ра-
достным лаем, как бы приглашая мать свою
Арапку поиграть с ним и с волчихой.
Уже светало, и когда волчиха пробиралась
к себе густым осинником, то было видно от-
чётливо каждую осинку, и уже просыпались
тетерева, и часто вспархивали красивые пету-
хи, обеспокоенные неосторожными прыжками
и лаем щенка.
«Зачем он бежит за мной? — думала вол-
чиха с досадой. — Должно быть, он хочет,
чтобы я его съела».
Жила она с волчатами в неглубокой яме;
года три назад во время сильной бури вы-
вернуло с корнем высокую старую сосну, от-
чего и образовалась эта яма. Теперь на дне
её были старые листья и мох, тут же ва-
лялись кости и бычьи рога, которыми игра-
ли волчата. Они уже проснулись и все трое,
очень похожие друг на друга, стояли рядом
на краю своей ямы и, глядя на возвращав-
шуюся мать, помахивали хвостами. Увидев их,
щенок остановился поодаль и долго смотрел
на них; заметив, что они тоже внимательно
смотрят на него, он стал лаять на них сер-
дито, как на чужих.
Уже рассвело и взошло солнце, засверкал
кругом снег, а он всё стоял поодаль и лаял.
Волчата сосали свою мать, пихая её лапами
в тощий живот, а она в это время грызла
лошадиную кость, белую и сухую; её мучил
голод, голова разболелась от собачьего лая,
и хотелось ей броситься на непрошеного гос тя
и разорвать его.
Наконец щенок утомился и охрип; видя,
что его не боятся и даже не обращают на
него внимания, он стал несмело, то приседая,
то подскакивая, подходить к волчатам. Теперь,
при дневном свете, легко уже было рассмо-
треть его… Белый лоб у него был большой,
а на лбу бугор, какой бывает у очень глу-
пых собак; глаза были маленькие, голубые,
тусклые, а выражение всей морды чрезвычай-
но глупое. Подойдя к волчатам, он протянул
вперёд широкие лапы, положил на них морду
и начал:
— Мня, мня… нга-нга-нга!..
Волчата ничего не поняли, но замахали хвос-
тами. Тогда щенок ударил лапой одного вол-
чонка по большой голове. Волчонок тоже уда-
рил его лапой по голове. Щенок стал к нему
боком и посмотрел на него искоса, помахивая
хвостом, потом вдруг рванулся с места и сде-
лал несколько кругов по нас ту. Волчата погна-
лись за ним, он упал на спину и задрал вверх
ноги, а они втроём напали на него и, визжа
от восторга, стали кусать его, но не больно,
а в шутку. Вороны сидели на высокой сосне
и смотрели сверху на их борьбу, и очень бес-
покоились. Стало шумно и весело. Солнце при-
пекало уже по-весеннему; и петухи, то и дело
перелетавшие через сосну, поваленную бурей,
при блеске солнца казались изумрудными.
Обыкновенно волчихи приучают своих детей
к охоте, давая им поиграть добычей; и те-
перь, глядя, как волчата гонялись по насту за
щенком и боролись с ним, волчиха думала:
«Пускай приучаются».
Наигравшись, волчата пошли в яму и легли
спать. Щенок повыл немного с голоду, потом
также растянулся на солнышке. А проснув-
шись, опять стали играть.
Весь день и вечером волчиха вспоминала,
как прошлою ночью в хлеву блеял ягнёнок
и как пахло овечьим молоком, и от аппети-
та она всё щёлкала зубами и не переставала
грызть с жадностью старую кость, воображая
себе, что это ягнёнок. Волчата сосали, а ще-
нок, который хотел есть, бегал кругом и об-
нюхивал снег.
«Съем-ка его…» — решила волчиха.
Она подошла к нему, а он лизнул её в мор-
ду и заскулил, думая, что она хочет играть
с ним. В былое время она едала собак, но
от щенка сильно пахло псиной, и, по слабо-
сти здоровья, она уже не терпела этого запа-
ха; ей стало противно, и она отошла прочь…
К ночи похолодело. Щенок соскучился
и ушёл домой.
Весь день и вечером волчиха вспоминала,
как прошлою ночью в хлеву блеял ягнёнок
и как пахло овечьим молоком, и от аппети-
та она всё щёлкала зубами и не переставала
грызть с жадностью старую кость, воображая
себе, что это ягнёнок. Волчата сосали, а ще-
нок, который хотел есть, бегал кругом и об-
нюхивал снег.
«Съем-ка его…» — решила волчиха.
Она подошла к нему, а он лизнул её в мор-
ду и заскулил, думая, что она хочет играть
с ним. В былое время она едала собак, но
от щенка сильно пахло псиной, и, по слабо-
сти здоровья, она уже не терпела этого запа-
ха; ей стало противно, и она отошла прочь…
К ночи похолодело. Щенок соскучился
и ушёл домой.
Когда волчата крепко уснули, волчиха опять
отправилась на охоту. Как и в прошлую ночь,
она тревожилась малейшего шума, и её пу-
гали пни, дрова, тёмные, одиноко стоящие
кусты можжевельника, издали похожие на
людей. Она бежала в стороне от дороги, по
насту. Вдруг далеко впереди на дороге за-
мелькало что-то тёмное… Она напрягла зрение
и слух: в самом деле, что-то шло впереди,
и даже слышны были мерные шаги. Не бар-
сук ли? Она осторожно, чуть дыша, забирая
всё в сторону, обогнала тёмное пятно, огля-
нулась на него и узнала. Это, не спеша, ша-
гом, возвращался к себе в зимовье щенок
с белым лбом.
«Как бы он опять мне не помешал», — по-
думала волчиха и быстро побежала вперёд.
Но зимовье было уже близко. Она опять
взобралась на хлев по сугробу. Вчерашняя
дыра была уже заделана яровой соломой,
и по крыше протянулись две новые слеги.
Волчиха стала быстро работать ногами и мор-
дой, оглядываясь, не идёт ли щенок, но едва
пахнуло на неё тёплым паром и запахом на-
воза, как сзади послышался радостный, залив-
чатый лай. Это вернулся щенок. Он прыгнул
к волчихе на крышу, потом в дыру и, почув-
ствовав себя дома, в тепле, узнав своих овец,
залаял ещё громче… Арапка проснулась под
сараем и, почуяв волка, завыла, закудахтали
куры, и когда на крыльце показался Игнат со
своей одностволкой, то перепуганная волчиха
была уже далеко от зимовья.
— Фюйть! — засвистел Игнат. — Фюйть!
Гони на всех парах!
Он спустил курок — ружьё дало осечку;
он спустил ещё раз — опять осечка; он спу-
стил в третий раз — и громадный огненный
сноп вылетел из ствола и раздалось оглуши-
тельное «бу! бу!». Ему сильно отдало в пле-
чо; и, взявши в одну руку ружьё, а в другую
топор, он пошёл посмотреть, отчего шум…
Немного погодя он вернулся в избу.
— Что там? — спросил хриплым голо-
сом странник, ночевавший у него в эту ночь
и разбуженный шумом.
— Ничего… — ответил Игнат. — Пустое
дело. Повадился наш Белолобый с овцами
спать, в тепле. Только нет того понятия, что-
бы в дверь, а норовит всё как бы в крышу.
Намедни ночью разобрал крышу и гулять
ушёл, подлец, а теперь вернулся и опять раз-
ворошил крышу.
— Глупый.
— Да, пружина в мозгу лопнула. Смерть не
люблю глупых! — вздохнул Игнат, полезая на
печь. — Ну, божий человек, рано ещё вста-
вать, давай спать полным ходом…
А утром он подозвал к себе Белолобого,
больно оттрепал его за уши и потом, нака-
зывая его хворостиной, всё приговаривал:
— Ходи в дверь! Ходи в дверь! Ходи
в дверь!
